История создания произведения веселый солдат. Виктор астафьев - веселый солдат

В. Астафьев – роман «Веселый солдат». В этом романе представлена «окопная правда» солдат, атмосфера военных и гражданских будней, того мира, в котором пришлось жить героям Астафьева. Книга выходит за рамки традиционно-ли­тературного изображения воинского быта, мы видим, что сол­даты, героически защищающие Родину, фактически никому не нужны, что жизнь человеческая обесценена. В романе широ­ко представлены так называемые отрицательные персонажи, представители власти, системы, медицинские работники.

Таковы у Астафьева санпоездники, замполит госпиталя Владыко, начальница госпиталя Чернявская, Черевченко, капитан, муж Калерии. Первая часть романа носит название «Солдат лечится». В действительности же в том госпитале, куда попадает герой романа, не происходит никакого лечения. Ос­новной рецепт для всех больных в этом заведении – наложе­ние гипса, под которым у бойцов заводятся клопы и черви. «Главное лечение здесь был гипс. Его накладывали на суста­вы и раны по прибытии раненого в госпиталь и, как бы зак­лючив человека в боевые латы, оставляли в покое. Иные сол­даты прокантовались в этом «филиале» по годику и больше, гипс на них замарался, искрошился в сгибах, на грудях – жестяно-черный, рыцарски посеребренный, сверкал он неус­трашимой и грозной броней. Под гипсами, в пролежнях, про­ложенных куделей, гнездились вши и клопы – застенная за­раза приспособилась жить в укрытии и плодиться. Живность из-под гипсов выгоняли прутиками, сломленными в саду, и гипсы, как стены переселенческих бараков, щелястых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми мазками давленых клопов и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гип­се давились ногтем, так покорно хрустели, что вызывали мсти­тельные чувства в душах победителей». Раненым приходилось самостоятельно бороться с этим явлением, так как медперсо­нал госпиталя больными фактически не занимался. Так, раз­добыв марганцовки, бойцы помогли одному из раненых – Васе Саратовскому, потому что под гипсом у него завелись черви. Отвратительна сцена с начальницей госпиталя Чернявской, где она, возмущенная самоуправством и самолечением боль­ных, пытается запугать их, угрожает им штрафбатом. Так же безобразен и замполит госпиталя Владыко, низкий, трусли­вый, лицемерный человек. Он создает лишь видимость деятельности, ничего не предпринимая в реальности. Все но­вости он узнает, играя с солдатами в шахматы.

Другая группа образов – это персонажи, сумевшие сохра­нить в себе человечность, честность, доброту, милосердие. Таковы в романе санитарки Клава и Аня, Петя Сысоев и Анкудин Анкудинов, лаборантка Лиза, Семен Агафонович, тесть главного героя. Петя Сысоев не бросил своего друга Анкудина, когда его ранили, помог переправить его в госпиталь. Лиза поддерживала Сергея, когда весь госпиталь потешался над ним из-за того, что он избегает женщин.

Книга В. Астафьева имеет кольцевую композицию. Начи­нается и заканчивается она упоминанием о немце, которого убил главный герой. «…Четырнадцатого сентября одна тыся­ча девятьсот сорок четвертого года я убил человека». «Попив из фляги воды, долго лежал в холодной осенней земле и не мог уснуть, телом ощущая, как, не глубоко мною зарытый в по­кинутом окопчике, обустраивается навечно в земле, чтобы со временем стать землею, убитый мною человек. Еще течет меж пальцев рук, в полураскрытые глаза и в рот мертвеца прах скудного, рыхлого прикарпатского крестьянского поля, осы­пается комочками за голову, за шею, гасит последний свет в полусмеженных глазах, темно-синих от мгновенной сердеч­ной боли, забивает в последнем крике разжатый рот, в кото­ром не хватало многих зубов и ни золотые, ни железные не были вставлены взамен утраченных. Бедный, видать, человек был – может, крестьянин из дальних неродовитых земель, может, рабочий с морского порта. Мне почему-то все немец­кие рабочие представлялись из портов и горячих железодела­тельных заводов. Через несколько дней, с почти оторванной рукой, выводил меня мой близкий друг с расхлестанной при­карпатской высоты, и, когда на моих глазах в клочья разнес­ло целую партию раненых, собравшихся на дороге для отправ­ки в медсанбат, окопный дружок успел столкнуть меня в при­дорожную щель и сверху рухнуть на меня, я подумал: «Нет, «мой» немец оказался не самым мстительным…».

Мы видим, что Сергея угнетает сознание совершенного им убийства. Точно так же страдал Петя Ростов, вспоминая уби­того им француза, в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Гри­горий Мелехов у Шолохова не мог забыть первого убитого им австрийца. Так и герой Астафьева. Он связывает это обстоя­тельство со своим ранением. Таким образом, мы видим ос­мысление рассказчиком своих поступков с позиций фило­софских, жизнь – это и есть подлинная ценность, по мысли рассказчика.

Вторая часть романа носит название – «Солдат женится». Здесь мы видим композиционный параллелизм. Мирная жизнь также требует от героя душевных усилий, борьбы, ду­шевной стойкости. Основные события жизни Сергея в этой части – женитьба, знакомство с семьей жены, рождение де­тей, работа и учеба в вечерней школе. Нелегко приходится ге­рою в этой мирной жизни. Для того чтобы сфотографировать­ся на паспорт, он должен был продать запасную пару белья. Домик их не протапливается полностью, дров не хватает, в горсобесе Сергею отказывают в дровах, он прибегает к помо­щи военкома. От холодов, плохого питания заболела первая дочка героя, Лидочка. В больнице ее морили голодом. Как ни просила жена Сергея находящихся там кормящих женщин покормить ребенка грудью, никто не согласился. В результате девочка умерла. Нечем было справить поминки по ребенку. Голод, вечные холода, безденежье, болезни, бытовая неустро­енность, нарушение властями прав людей – все это долго пре­следовало семью Сергея. Брат жены его, Вася повесился в са­рае. Сестра ее Калерия умерла после родов, оставив малень­кого ребенка. Муж Калерии, капитан НКВД, сбежал, бросив своего сына. Сам герой болен туберкулезом, жена его вынуж­дена была сделать аборт, имея уже пять месяцев беременнос­ти. И исследуя сами истоки этой жизни, автор задается воп­росами, возникающими в душе каждого русского человека: «Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего. Зачем он нам, тот свет, ведущий в геенну ог­ненную? Мы жили со светом в душе, добытым задолго до нас творцами подвига, зажженным до нас, чтоб мы не блуждали в потемках, не натыкались лицом на дерева в тайге и друг на дружку в миру, не выцарапывали один другому глаза, не ло­мали ближнему своему кости. Зачем это все похитили и ниче­го взамен не дали, породив безверье… Кому молиться? Кого просить, чтоб нас простили? Мы ведь умели и еще не разучи­лись прощать, даже врагам нашим…»

Во второй части романа продолжает развиваться тема немец­кого солдата. Один из пленных немцев, располагая свободным временем, постучался в дом Сергея. И тот впустил его кдом, на­кормил. Именно тот немец назвал героя «веселым солдатом». Так проясняется смысл названия романа. Он скорее ироничен, чем буквален. Очень мало веселого было в жизни Сергея, главного героя романа. Мирная жизнь «брала его за горло», заставляла действовать, требовала от него нравственных усилий, борьбы, умения противостоять злу, лжи, равнодушию.

Таким образом, война обнажала в персонажах героизм вне­шний, мирная жизнь же требовала героизма внутреннего – умения сохранить совесть, человеческое достоинство. Герой же Астафьева так и остался «веселым солдатом», простым рус­ским человеком, которому, по словам Лескова, «умирать при­вычно». И писатель глубоко исследует это явление националь­ного духа. Человек у Астафьева чудовищно унижен властью, начальством, государством, голодной и нищей жизнью, но он не сдается, сохраняет в своей душе свои понятия о нравствен­ности и духовную самостоятельность.

Здесь искали:

• веселый солдат краткое содержание
• веселый солдат астафьев краткое содержание
• астафьев веселый солдат краткое содержание

В. Астафьев – роман “Веселый солдат”. В этом романе представлена “окопная правда” солдат, атмосфера военных и гражданских будней, того мира, в котором пришлось жить героям Астафьева. Книга выходит за рамки традиционно-ли­тературного изображения воинского быта, мы видим, что сол­даты, героически защищающие Родину, фактически никому не нужны, что жизнь человеческая обесценена. В романе широ­ко представлены так называемые отрицательные персонажи, представители власти, системы, медицинские работники.

Таковы у Астафьева санпоездники,

замполит госпиталя Владыко, начальница госпиталя Чернявская, Черевченко, капитан, муж Калерии. Первая часть романа носит название “Солдат лечится”. В действительности же в том госпитале, куда попадает герой романа, не происходит никакого лечения. Ос­новной рецепт для всех больных в этом заведении – наложе­ние гипса, под которым у бойцов заводятся клопы и черви. “Главное лечение здесь был гипс. Его накладывали на суста­вы и раны по прибытии раненого в госпиталь и, как бы зак­лючив человека в боевые латы, оставляли в покое. Иные сол­даты прокантовались в этом “филиале” по годику и больше, гипс

на них замарался, искрошился в сгибах, на грудях – жестяно-черный, рыцарски посеребренный, сверкал он неус­трашимой и грозной броней. Под гипсами, в пролежнях, про­ложенных куделей, гнездились вши и клопы – застенная за­раза приспособилась жить в укрытии и плодиться. Живность из-под гипсов выгоняли прутиками, сломленными в саду, и гипсы, как стены переселенческих бараков, щелястых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми мазками давленых клопов и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гип­се давились ногтем, так покорно хрустели, что вызывали мсти­тельные чувства в душах победителей”. Раненым приходилось самостоятельно бороться с этим явлением, так как медперсо­нал госпиталя больными фактически не занимался. Так, раз­добыв марганцовки, бойцы помогли одному из раненых – Васе Саратовскому, потому что под гипсом у него завелись черви. Отвратительна сцена с начальницей госпиталя Чернявской, где она, возмущенная самоуправством и самолечением боль­ных, пытается запугать их, угрожает им штрафбатом. Так же безобразен и замполит госпиталя Владыко, низкий, трусли­вый, лицемерный человек. Он создает лишь видимость деятельности, ничего не предпринимая в реальности. Все но­вости он узнает, играя с солдатами в шахматы.

Другая группа образов – это персонажи, сумевшие сохра­нить в себе человечность, честность, доброту, милосердие. Таковы в романе санитарки Клава и Аня, Петя Сысоев и Анкудин Анкудинов, лаборантка Лиза, Семен Агафонович, тесть главного героя. Петя Сысоев не бросил своего друга Анкудина, когда его ранили, помог переправить его в госпиталь. Лиза поддерживала Сергея, когда весь госпиталь потешался над ним из-за того, что он избегает женщин.

Книга В. Астафьева имеет кольцевую композицию. Начи­нается и заканчивается она упоминанием о немце, которого убил главный герой. “…Четырнадцатого сентября одна тыся­ча девятьсот сорок четвертого года я убил человека”. “Попив из фляги воды, долго лежал в холодной осенней земле и не мог уснуть, телом ощущая, как, не глубоко мною зарытый в по­кинутом окопчике, обустраивается навечно в земле, чтобы со временем стать землею, убитый мною человек. Еще течет меж пальцев рук, в полураскрытые глаза и в рот мертвеца прах скудного, рыхлого прикарпатского крестьянского поля, осы­пается комочками за голову, за шею, гасит последний свет в полусмеженных глазах, темно-синих от мгновенной сердеч­ной боли, забивает в последнем крике разжатый рот, в кото­ром не хватало многих зубов и ни золотые, ни железные не были вставлены взамен утраченных. Бедный, видать, человек был – может, крестьянин из дальних неродовитых земель, может, рабочий с морского порта. Мне почему-то все немец­кие рабочие представлялись из портов и горячих железодела­тельных заводов. Через несколько дней, с почти оторванной рукой, выводил меня мой близкий друг с расхлестанной при­карпатской высоты, и, когда на моих глазах в клочья разнес­ло целую партию раненых, собравшихся на дороге для отправ­ки в медсанбат, окопный дружок успел столкнуть меня в при­дорожную щель и сверху рухнуть на меня, я подумал: “Нет, “мой” немец оказался не самым мстительным…”.

Мы видим, что Сергея угнетает сознание совершенного им убийства. Точно так же страдал Петя Ростов, вспоминая уби­того им француза, в романе Л.Н. Толстого “Война и мир”. Гри­горий Мелехов у Шолохова не мог забыть первого убитого им австрийца. Так и герой Астафьева. Он связывает это обстоя­тельство со своим ранением. Таким образом, мы видим ос­мысление рассказчиком своих поступков с позиций фило­софских, жизнь – это и есть подлинная ценность, по мысли рассказчика.

Вторая часть романа носит название – “Солдат женится”. Здесь мы видим композиционный параллелизм. Мирная жизнь также требует от героя душевных усилий, борьбы, ду­шевной стойкости. Основные события жизни Сергея в этой части – женитьба, знакомство с семьей жены, рождение де­тей, работа и учеба в вечерней школе. Нелегко приходится ге­рою в этой мирной жизни. Для того чтобы сфотографировать­ся на паспорт, он должен был продать запасную пару белья. Домик их не протапливается полностью, дров не хватает, в горсобесе Сергею отказывают в дровах, он прибегает к помо­щи военкома. От холодов, плохого питания заболела первая дочка героя, Лидочка. В больнице ее морили голодом. Как ни просила жена Сергея находящихся там кормящих женщин покормить ребенка грудью, никто не согласился. В результате девочка умерла. Нечем было справить поминки по ребенку. Голод, вечные холода, безденежье, болезни, бытовая неустро­енность, нарушение властями прав людей – все это долго пре­следовало семью Сергея. Брат жены его, Вася повесился в са­рае. Сестра ее Калерия умерла после родов, оставив малень­кого ребенка. Муж Калерии, капитан НКВД, сбежал, бросив своего сына. Сам герой болен туберкулезом, жена его вынуж­дена была сделать аборт, имея уже пять месяцев беременнос­ти. И исследуя сами истоки этой жизни, автор задается воп­росами, возникающими в душе каждого русского человека: “Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего. Зачем он нам, тот свет, ведущий в геенну ог­ненную? Мы жили со светом в душе, добытым задолго до нас творцами подвига, зажженным до нас, чтоб мы не блуждали в потемках, не натыкались лицом на дерева в тайге и друг на дружку в миру, не выцарапывали один другому глаза, не ло­мали ближнему своему кости. Зачем это все похитили и ниче­го взамен не дали, породив безверье… Кому молиться? Кого просить, чтоб нас простили? Мы ведь умели и еще не разучи­лись прощать, даже врагам нашим…”

Во второй части романа продолжает развиваться тема немец­кого солдата. Один из пленных немцев, располагая свободным временем, постучался в дом Сергея. И тот впустил его кдом, на­кормил. Именно тот немец назвал героя “веселым солдатом”. Так проясняется смысл названия романа. Он скорее ироничен, чем буквален. Очень мало веселого было в жизни Сергея, главного героя романа. Мирная жизнь “брала его за горло”, заставляла действовать, требовала от него нравственных усилий, борьбы, умения противостоять злу, лжи, равнодушию.

Таким образом, война обнажала в персонажах героизм вне­шний, мирная жизнь же требовала героизма внутреннего – умения сохранить совесть, человеческое достоинство. Герой же Астафьева так и остался “веселым солдатом”, простым рус­ским человеком, которому, по словам Лескова, “умирать при­вычно”. И писатель глубоко исследует это явление националь­ного духа. Человек у Астафьева чудовищно унижен властью, начальством, государством, голодной и нищей жизнью, но он не сдается, сохраняет в своей душе свои понятия о нравствен­ности и духовную самостоятельность.

Глоссарий:

• веселый солдат краткое содержание
• веселый солдат астафьев краткое содержание
• астафьев веселый солдат краткое содержание

(Пока оценок нет)

Светлой и горькой

памяти дочерей

моих Лидии и Ирины.

Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире!

Н. В. Гоголь.

Часть первая. СОЛДАТ ЛЕЧИТСЯ

Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне.

Случилось это на восточном склоне Дуклинского перевала, в Польше. Наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управления которого я, сменив по ранениям несколько военных профессий, воевал связистом переднего края, располагался на опушке довольно-таки дремучего и дикого для Европы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и, проломанная ветром, тряпично болтала жухлыми лохмотьями кукуруза с уже обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшая от зажигательных бомб и снарядов.

Гора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голая, скалы напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного замка, к вымоинам и щелям которого там и сям прицепились корнями деревца и боязно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего – ветра, бурь и даже самих себя – боящиеся.

Склон горы, спускаясь от гольцов, раскатившийся понизу громадными замшелыми каменьями, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью, цепляясь за камни и коренья, путаясь в глушине смородины, лещины и всякой древесной и травяной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей становилась.

За речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. Вторая половина поля была вся в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где ястребинкой взбодренная и по меже густо сорящими лохмами осота.

Сделав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегося и непролазно сплетенного в нем. Словно угорелая, речка с шумом вылетала из тьмы к полям, угодливо виляла меж холмов и устремлялась к деревне, что была за полем со стогом и холмом, на котором он высился и просыхал от ветров, его продуваемых.

Деревушку за холмом нам было видно плохо – лишь несколько крыш, несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце селенья, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банями по задам и огородам обсыпанному. Там уже много чего сгорело и еще что-то вяло и сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.

В хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще отбивать, сколько там противника, чего он думает – воевать дальше или отходить подобру-поздорову, – никто пока не знал.

Наши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапывается, на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьями и варили на пылких костерках да жрали от пуза картошку. В деревянном хуторе еще утром в два голоса, до самого неба оглашая лес, взревели и с мучительным стоном умолкли свиньи. Пехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Наши тоже хотели было отрядить на подмогу пехоте двух-трех человек – был тут у нас один с Житомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не осмолит хрюшку, только спортит. Но не выгорело.

Обстановка была неясная. После того как по нашему наблюдательному пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелянно попужали разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да еще разрывные, идут по лесу, ударяются в стволы, то это уж сдается за сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и тревожной.

У нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к пехоте побежал по склону поля офицер с пистолетом в руке и все костры с картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных, заставляя заливать огни. До нас доносило: «Раздолбаи! Размундяи! Раз…», ну и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле брани.

Астафьев В.П. Весёлый солдат

Светлой и горькой памяти дочерей моих Лидии и Ирины.

Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире! Н. В. Гоголь

Часть первая

Солдат лечится

Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне.

Случилось это на восточном склоне Дуклинского перевала, в Польше. Наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управления которого я, сменив по ранениям несколько военных профессий, воевал связистом переднего края, располагался на опушке довольно-таки дремучего и дикого для Европы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и, проломанная ветром, тряпично болтала жухлыми лохмотьями кукуруза с уже обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшая от зажигательных бомб и снарядов.

Гора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голая, скалы напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного замка, к вымоинам и щелям которого там и сям прицепились корнями деревца и боязно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего - ветра, бурь и даже самих себя - боящиеся.

Склон горы, спускаясь от гольцов, раскатившийся понизу громадными замшелыми каменьями, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью, цепляясь за камни и коренья, путаясь в глушине смородины, лещины и всякой древесной и травяной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей становилась.

За речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. Вторая половина поля была вся в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где ястребинкой взбодренная и по меже густо сорящими лохмами осота.

Сделав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегося и непролазно сплетенного в нем. Словно угорелая, речка с шумом вылетала из тьмы к полям, угодливо виляла меж холмов и устремлялась к деревне, что была за полем со стогом и холмом, на котором он высился и просыхал от ветров, его продуваемых.

Деревушку за холмом нам было видно плохо - лишь несколько крыш, несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце селенья, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банями по задам и огородам обсыпанному. Там уже много чего сгорело и еще что-то вяло и сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.

В хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще отбивать, сколько там противника, чего он думает - воевать дальше или отходить подобру-поздорову, - никто пока не знал.

Наши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапывается, на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьями и варили на пылких костерках да жрали от пуза картошку. В деревянном хуторе еще утром в два голоса, до самого неба оглашая лес, взревели и с мучительным стоном умолкли свиньи. Пехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Наши тоже хотели было отрядить на подмогу пехоте двух-трех человек - был тут у нас один с Житомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не осмолит хрюшку, только спортит. Но не выгорело.

Обстановка была неясная. После того как по нашему наблюдательному пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелянно попужали разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да еще разрывные, идут по лесу, ударяются в стволы, то это уж сдается за сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и тревожной.

У нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к пехоте побежал по склону поля офицер с пистолетом в руке и все костры с картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных, заставляя заливать огни. До нас доносило: «Раздолбаи! Размундяи! Раз…», ну и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле брани.

Мы подзакопались, подали конец связи пехоте, послали туда связиста с аппаратом. Он сообщил, что сплошь тут дядьки, стало быть, по западно-украинским селам подметенные вояки, что они, нажравшись картошек, спят кто где и командир роты весь испсиховался, зная, какое ненадежное у него войско, так мы чтоб были настороже и в боевой готовности.

Крестик на костеле игрушечно мерцал, возникая из осеннего марева, сельцо обозначилось верхушками явственней, донесло от него петушиные крики, вышло в поле пестренькое стадо коров и смешанный, букашками по холмам рассыпавшийся табунчик овец и коз. За селом холмы, переходящие в горки, затем и в горы, далее - грузно залегший на земле и синей горбиной упершийся в размытое осенней жижей поднебесье тот самый перевал, который перевалить стремились русские войска еще в прошлую, в империалистическую, войну, целясь побыстрее попасть в Словакию, зайти противнику в бок и в тыл и с помощью ловкого маневра добыть поскорей по возможности бескровную победу. Но, положив на этих склонах, где мы сидели сейчас, около ста тысяч жизней, российские войска пошли искать удачи в другом месте.

Стратегические соблазны, видимо, так живучи, военная мысль так косна и так неповоротлива, что вот и в эту, в «нашу» уже, войну новые наши генералы, но с теми же лампасами, что и у «старых» генералов, снова толклись возле Дуклинского перевала, стремясь перевалить его, попасть в Словакию и таким вот ловким, бескровным маневром отрезать гитлеровские войска от Балкан, вывести из войны Чехословакию и все Балканские страны, да и завершить поскорее всех изнурившую войну.

Но немцы тоже имели свою задачу, и она с нашей не сходилась, она была обратного порядка: они не пускали нас на перевал, сопротивлялись умело и стойко. Вечером из сельца, лежащего за холмом, нас пугнули минометами. Мины рвались в деревах, поскольку ровики, щели и ходы сообщений не были перекрыты, сверху осыпало нас осколками - на нашем и других наблюдательных пунктах артиллеристы понесли потери, и немалые, по такому жиденькому, но, как оказалось, губительному огню. Ночью щели и ровики были подрыты в укос, в случае чего от осколков закатишься под укос - и сам тебе черт не брат, блиндажи перекрыты бревнами и землей, наблюдательные ячейки замаскированы. Припекло!

Ночью впереди нас затеплилось несколько костерков, пришла сменная рота пехоты и занялась